Что происходит с бывшими главами штаба Алексея Навального в Петербурге после объявления организации экстремистской? «Бумага» поговорила с тремя ее бывшими руководителями — Ириной Фатьяновой, Денисом Михайловым и Полиной Костылевой — о жизни после работы в штабе, рисках и планах на будущее.
Полина Костылева
глава штаба Навального в Петербурге в 2017 году, названа иноагентом
— Я работала в штабе Алексея Навального с февраля по октябрь 2017 года. В штабе я оказалась неслучайно: политика была мне интересна и до этого, и после. В 2014-м я выдвигалась на муниципальных выборах, с тех пор понимаю, как это работает. В 2018-м стала сотрудничать с «Наблюдателями Петербурга», где координировала Красногвардейский район, но оттуда пришлось уйти (причины я комментировать не готова).
Когда я пришла в штаб Навального, моей задачей была координация волонтеров. Главный человек — это Алексей, мы — координаторы его президентской кампании. Я немного умею в организацию, моя специализация по диплому — «управление производством», и хотела наладить эти процессы в штабе.
В плане обысков и задержаний у меня всегда было довольно лайтово. Когда в 2017 году я была руководителем, меня задерживали превентивно. Ко мне приходили в день акции: «Здрасьте, на вас поступила заявка», и увозили в отдел. Акция заканчивалась — меня отпускали.
Как координатора акций после ухода из штаба Навального меня никогда не рассматривали, и для меня было большим шоком, что ко мне пришли с обыском после 23 января 2021-го. Удивительно, что спустя четыре года ко мне возникли вопросы. Потом была акция с фонариками: тогда происходил набор в резерв участковых комиссий на выборах — вечером я возвращалась с документами и обнаружила у себя во дворе полицию. Они, вероятно, думают, что бывших координаторов не бывает. Но я всё равно не отношусь к категории людей, к которым приходят постоянно. С меня было нечего взять: моему ребенку только исполнилось 14 лет.
До президентской кампании Навального я работала в бюджетных организациях — больнице и психоневрологическом интернате. После штаба встал вопрос о трудоустройстве. Я начала ходить на собеседования, и успешно их проходила — до этапа проверки службой безопасности. Когда поняла, что работу мне не найти, пришлось открыть ИП — у меня маленький клуб английского языка.
Наверное, есть люди, которые могут совсем выйти [из политики], но это не мой случай. С апреля 2021 года я — координатор «Голоса». В эти выборы я строила процессы, координировала людей. Наверное, это неплохо получилось: [на выборах в сентябре] «Голос» вел карту нарушений, наши люди вели себя активно на участках, наносили нарушения на карту. Как координатор «Голоса», я давала интервью, высказывалась по «Умному голосованию».
29 сентября я оказалась в огромной пачке очередных иноагентов: Смирнов, Верзилов и мы — «Голос». Мы большая организация, много регионов и координаторов. Про кого-то я понимала, почему они в списке, про других людей я даже не слышала. Первая мысль была, что «УГ» сработало, поэтому мы здесь. А может, я не права, и это была массированная атака на «Голос». Мы занимаемся популяризацией наблюдения, делаем много аналитического материала, летом выпускали материалы с достаточно жесткой оценкой ситуации. Думаю, нам чинят препятствия, чтобы мы не наблюдали дальше, не писали об этом, не говорили о нарушениях на выборах и нелегитимности власти.
После попадания в реестр контактов со мной никто не обрывал. Поначалу это было экзотично: неведомая зверушка, иноагент. Я не столкнулась с проблемами коммуникации, потому что не была очень медийной. Но раньше мы делали круглые столы по наблюдению, я там выступала. Как это будет теперь — непонятно.
Меня признали агентом, когда я была в другой стране, там мы встретились с Дашей Апахончич. Я поняла, что нужно ежеквартально сдавать отчет на 44 страницы, везде ставить эту плашку. Теперь я зачастую не готова писать людям поздравления с днем рождения в соцсетях, переводить друзьям деньги. Каждый поход в «Пятерочку» нужно отразить в отчете, любые пожертвования, оплату поездки на автобусе картой. Пришлось перестраиваться.
Я понимаю, что я из «Голоса», а значит, нужно высказываться осторожнее, чтобы движению не прилетело еще сильнее. Мои посты могут использовать против моих коллег и окружения, у меня появилась самоцензура. Приходится думать: я тварь дрожащая или право имею. Не самая лучшая ситуация.
Люди из команды Навального советовали хорошо подумать над отъездом из страны. Многие советуют иметь план Б: второй загранпаспорт, деньги на билет, доверенность на недвижимость, чтобы в случае чего улететь первым самолетом.
О возможной эмиграции я думаю как о новой главе в жизни. Но сигналов, что надо уезжать, я не вижу. Кажется, признав меня иноагентом в составе «Голоса», государство показало, что не связывает меня со структурами Навального. Надеюсь, я могу здесь оставаться, волонтерить в «Голосе», писать о выборах — это тоже нужно делать. Но иногда приходят мысли оставить это и пожить нормальной человеческой жизнью.
Когда я соглашалась стать координатором штаба Навального в Петербурге, вряд ли могла представить, до чего всё дойдет, не могла представить себе угрозу реального уголовного срока.
Денис Михайлов
глава штаба Навального в Петербурге в 2017–2019 годы
— Я перестал быть главой штаба в первой половине 2019 года. В том же году участвовал в муниципальных выборах, но по фейковым причинам меня до них так и не допустили.
После ухода из штаба, если говорить общими словами, жизнь не изменилась. Работа сопровождалась различными ограничениями, которые преследуют меня до сегодняшнего дня. Например, ближайшие пять лет я не могу участвовать в выборах из-за связи с экстремистской организацией. Такого, что я ушел из штаба и ко мне ноль претензий, нет. Государство всё равно считает тебя не то чтобы врагом, но неблагонадежным.
У меня друзья разных политических взглядов, и еще до признания штабов экстремистскими организациями они говорили, что структура Навального к этому придет. Я отчасти разделял их взгляд: сегодня мы живем не в той стране, чтобы заниматься агрессивной политической деятельностью и надеяться, что ничего не произойдет. Всё это — нормальная реакция действующего режима, даже немного запоздалая.
К каждому человеку, который был связан с этой организацией, у следствия есть претензии разного характера — некоторые вещи я не могу сообщать. В основном они связаны с экономической стороной работы штабов и юридическими лицами, которые были у данных структур Навального. Так как я работал в другом регионе и не занимался управлением, на большинство вопросов ответить не мог и не смог бы при всем желании. Но мне кажется, что следствие построено на домыслах и предположениях, там нет четких оснований. Я пока прохожу свидетелем и надеюсь, что мой статус таким и останется.
В будущем меня планируют допрашивать по экстремизму, но я считаю, что это дело — выдумка государства. Закон обратной силы не имеет, а штабы признали экстремистской организацией только летом этого года. Я не переживаю. В России дела делаются иначе: если меня захотят закрыть, то просто приедут и упакуют.
Меня продолжает интересовать политика. На мой взгляд, она должна нести в себе какую-то идею, не может быть политики ради политики. У меня частично изменились взгляды, изменился подход, как добиваться тех или иных вещей, как вести себя в той или иной ситуации. Но я продолжаю заниматься политической деятельностью, важными общественными проектами, выборами, помогаю другим кандидатам, которые, в отличие от меня, могут выдвигаться.
Я пока не вижу смысла уезжать. В России вообще многое может случиться: можно сидеть и бояться, а можно продолжать заниматься своей работой более или менее публично. Я не собираюсь при первой угрозе уезжать из страны, для меня очень важно оставаться на родине. Уехав из России, на мой взгляд, невозможно заниматься политикой. Находясь вне России, например, нельзя призывать людей к публичным мероприятиям — это неприемлемо и неэтично.
Я планирую жить здесь, получать образование, развиваться, заниматься выборами: мне кажется, я могу хорошо организовывать этот процесс. Я не собираюсь ждать, когда можно будет выйти и что-то сказать. Нужно всегда что-то делать, где-то более активно, где-то менее, но стараться выжить. Для меня, наверное, главное — выжить в этих условиях. Думаю, этот вопрос становится актуальным абсолютно для всех оппозиционных политиков в России.
Ирина Фатьянова
глава штаба Навального в Петербурге в 2019–2021 годы
— Когда штабы Навального признали экстремистской организацией, я начала заниматься политикой самостоятельно и выдвинулась в петербургский Закс. Провела кампанию по сбору подписей, но в процессе мое выдвижение аннулировали за связь с экстремистской организацией. Но я провела большую кампанию по наблюдению в третьем округе и с командой осветила много фальсификаций, позднее мы подали иски от избирателей по фальсификациям.
После этого я взяла долгую паузу, чтобы отдохнуть, после чего планировала продолжить заниматься политикой в Петербурге. Но сейчас нахожусь в Грузии.
Главой штаба я перестала быть после того, как в апреле 2021-го вышла из спецприемника. Я сидела там за организацию акции 31 января. Суд решил, что ее организовала я, якобы выложив видео во время ареста после акции 23-го. Когда я вышла, московская прокуратура уже подала иск о признании штабов и ФБК экстремистской организацией. Уже тогда многие задумались, оставаться ли в стране и продолжать ли заниматься политикой. Юристы оценивали риски очень по-разному: от их отсутствия, если не продолжать деятельность штабов, до уголовных дел, как сейчас происходит со Свидетелями Иеговы.
Некоторые волонтеры и сотрудники штаба приняли решение больше не заниматься политической деятельностью. Я это решение понимаю. Но такого, чтобы кто-то высказывался [о моей деятельности] негативно, не вспомню вообще на всем пути.
Всё мое окружение реагировало на признание штабов экстремистской организацией как на сумасшествие. Я встретилась с очень большой поддержкой со стороны близких, родственников, друзей, знакомых и даже малознакомых людей. Я сталкивалась исключительно с поддержкой и без нее вряд ли смогла бы делать то, что делала.
Все привыкли, что в отношении Алексея и его команды какие-то репрессии, многомиллионные иски, обвинения в мошенничестве. Но чтобы ни случалось, никто не опускал нос, поднимался и показывал всем, что мы можем продолжать свою деятельность. Здесь же другая история: риски уголовного дела есть не только у сотрудников, но и у тех, кто поддерживал штабы, — а это неограниченный круг лиц.
Я много думала и прорабатывала с психологом условия, при которых мне придется покинуть Россию, моей красной чертой был риск уголовного срока от шести лет и выше. Мы видели, как заводили уголовные дела на кого угодно и за что угодно: за твиты, репосты, по «дадинской» статье. Если бы они хотели сделать что-то в отношении меня или другого политика, связанного со штабами, они бы это сделали. Но они дали один очень понятный сигнал через Лилию Чанышеву: даже если ты женщина, даже если ты уже не занимаешься политической деятельностью, тебя это всё равно коснется.
Когда произошла ситуация с Лилей, я была готова к уголовному делу по надуманному поводу. Когда ее отправили в ИВС, я еще не думала об отъезде и рассчитывала, что Лиле дадут домашний арест. Но когда ее отправили в СИЗО, я уехала. Это ситуация, когда можно оказаться в тюрьме на 6–10 лет: я думаю, что это не было бы хорошо ни для меня, ни для Петербурга, ни для общества.
Практически все бытовые вопросы я уже решила: нашла квартиру, заселилась и обживаю ее, обзавожусь знакомыми. За последние месяцы в Грузии сформировалось русскоязычное эмигрантское сообщество. Здесь есть люди, которых я могу назвать друзьями, это, конечно, облегчает первое время. Я приехала не в пустоту.
Работаю я дистанционно, это снимает моральную боль от переезда. Мои мысли всё время заняты или работой, или бытом, времени грустить нет, хотя регулярно проявляются какие-то моменты ностальгии.
Безусловно, я планирую писать о том, что происходит в Петербурге: ко мне обращаются и жители округа, по которому я избиралась, и общественные организации, и петербуржцы, которые знают, что я могу чем-то помочь. Мы продолжаем вести суды: думаю, они затянутся — у нас не принимали иски, приходилось их дорабатывать и восстанавливать через городской суд.
Если будут какие-то общественные и политические проекты, в которых можно поучаствовать, я обязательно это сделаю. А может, у меня родится идея своего проекта. Но сейчас я сосредоточена на том, чтобы адаптироваться на новом месте. Безусловно, мне не всё равно, что происходит в Петербурге, я в этом городе очень долго жила и планирую жить в будущем. Но за границей я существую немного в других рамках того, что можно говорить и к чему призывать. Я не 24/7 в повестке и не чувствую город так, как политики, которые сейчас там находятся.
Что еще почитать:
- Что для России означает попытка ликвидировать «Мемориал», занимающийся историей политических репрессий? Рассказывают правозащитники и журналисты.
- «Не знаю, на каком этапе мне не захотят сдавать в аренду жилье». Петербургские журналисты рассказывают о том, как статус СМИ-иноагента влияет на их публичную и частную жизнь
