«Ты за Украину — мы тебя сейчас к петухам посадим». Большое интервью с активистом Борисом Романовым — о побеге из России, доносе и издевательствах в СИЗО

36-летний активист Борис Романов стал единственным петербургским фигурантом дела о распространении «военных фейков», которого отпустили из СИЗО. Это произошло летом 2022 года.

После этого Романов перестал появляться на заседаниях по своему делу, а через полгода сообщил, что находится в Германии, где получил убежище.

Романова преследуют за пацифистское выступление на заседании совета депутатов МО «Светлановское», откуда он вел прямую трансляцию как активист.

«Бумага» публикует большое интервью с Борисом Романовым — о его приходе в политику, аресте по доносу политических оппонентов, ночной жизни «Крестов» и бегстве из России.

Это интервью «Бумага» начала готовить в августе 2022 года, тогда публикации помешал отъезд Бориса Романова из страны, после которого он перестал выходить на связь. В марте 2023-го мы снова поговорили с Романовым и публикуем обе части: его рассказ до отъезда и нынешние высказывания.

Оглавление:

• Как Борису Романову удалось бежать от уголовного преследования
• Как начиналась политическая карьера Романова
• Как Романов отреагировал на вторжение в Украину
• Как против Романова возбудили уголовное дело
• Как устроен быт в СИЗО и что такое «Кремль»
• Почему Романова выпустили из СИЗО
• Каким Романов видит будущее

Как Борису Романову удалось бежать от уголовного преследования

— 28 июля 2022 года вам изменили меру пресечения с содержания в СИЗО на запрет определенных действий. Как и когда вы приняли решение уехать?

— Это был процесс обдумывания и проговаривания с близкими людьми, например с Даниилом Кеном [бывшим мундепом].

Изначально я думал, что хочу участвовать в политическом процессе: если осудят, то сяду. Думал, что предам людей, если убегу, что суды никого больше не отпустят из-за меня.

Один друг меня убедил, что суды не будут учитывать мой отъезд, что это политический вопрос, который решается не на уровне судов.

И еще один аргумент: у меня дочь, жена и мама, о них нужно заботиться. Я хочу воспитывать свою дочь.

И третий аргумент, который я для себя выбрал: я более полезен на свободе, чем в тюрьме, — у меня активистские компетенции, которые я могу применять.

— Как вы уезжали из России?

— Организация Rapid Response Unit оплатила мне билеты. У меня был сложный маршрут: я сначала выехал на маршрутке в соседнюю страну, оттуда — самолетом в Казахстан, а уже оттуда — в Кыргызстан. Там я жил в убежище.

— А как вас выпустили из страны?

— Я не знаю. Предполагаю, что это либо коридор для российских оппозиционеров, либо обычное тотальное раздолбайство.

— Думали ли вы до 24 февраля 2022-го об отъезде из России?

— Про отъезд до 24 февраля я не думал. Мне казалось, что в России сохраняется конституционный строй и режим, а это прежде всего значит определенную свободу слова. [Это] базовая категория, базовое право, без которого невозможна общественная жизнь.

При цензуре не бывает общественной жизни, бывает только подпольная жизнь — самиздат советский, общественное движение в СССР было в андерграунде. Я не хочу в андеграунд. Я хочу быть официальным местным политиком, высказываться, оставаться в легальном поле.

— Вы частично ответили на этот вопрос, но я его еще раз задам. После того как вы исчезли, стало ясно, что больше точно никого не отпустят. Что вы чувствуете по этому поводу?

— Я не единственный, кто сбежал [из страны], — уехала Овсянникова. Да, больше никого не выпускают. Думаю, что это связано с тем, что власти начали процесс, и, если они еще кого-то отпустят, это может показаться слабостью.

Меня удручает, что все эти люди сидят. Я размышляю, как я могу помочь им, находясь здесь, в Германии, как их можно поддержать.

— Не чувствуете ли вы вину или ответственность за то, что после вашего отъезда больше никого не отпустили?

— Я разделяю эти два понятия. Вина за то, что все эти люди сидят, — на высшем политическом руководстве страны, на членах «Единой России» и лично Владимире Путине, а также на судьях, которые туда людей поместили. Я уверен, что люди, из-за которых фигуранты дел о «фейках» сейчас находятся в СИЗО и тюрьмах, рано или поздно будут наказаны.

А ответственность я безусловно чувствую. Я чувствую свою связь и вовлеченность в судьбу этих людей.

Как начиналась политическая карьера Романова

— Вы выросли в Петербурге? Где именно?

— Я петербуржец, родился на Васильевском, позднее мы переехали в двушку в Выборгском районе — поменяли комнату в коммуналке на квартиру.

— Когда началась ваша политическая карьера? Чем вы еще занимались помимо этого?

— Интерес к политике у меня появился в конце 90-х. Я много смотрел политические ток-шоу, тогда был свободный НТВ, хорошо помню Евгения Киселева, дебаты.

Вскоре после окончания школы, в 2003 году, я вступил в «Союз правых сил». Тогда демократы не прошли в Госдуму — ни «Яблоко», ни «СПС». Эти партии планировали обновление и набирали молодежь. В «СПС» присутствовали достойные люди — Борис Немцов, Ирина Хакамада, — но уже было ясно: в России закат демократического движения.

Дальше я пытался найти себя в политическом пространстве: был членом организации «Оборона», участвовал как уличный активист в митингах и акциях.

Потом окончил вуз и уехал в Германию на год — волонтером в НКО, которая помогала мигрантам. В 2010–2011 году я устроился в «Немецко-русский обмен» — это организация, которая существует в России с 90-х, она стояла у истоков множества волонтерских инициатив в Петербурге, например «Ночлежки».

Там я развивал проект «Антиштамп» — образовательную инициативу по развитию толерантности. В Петербурге был всплеск неонацистского насилия: убили Николая Гиренко и Тимура Качараву. Хотелось сопротивляться этому насилию.

Мы приходили в школы и рассказывали, как можно говорить о стереотипах, о языке вражды. Тогда же я познакомился с «Молодежным правозащитным движением» («МПД»).

— Позднее появилась «Живая библиотека»?

— «МПД» пригласило эксперта из Копенгагена Ронни Абиргеля, основателя формата «Живая библиотека», который появился в Дании как ответ на неонацистское нападение на темнокожего студента. Позднее этот формат распространился по всему миру, в том числе и в Петербурге. С 2012 года раз в полгода мы проводили это мероприятие.

— Вас часто называют активистом, но вы работали во многих городских структурах: входили в мониторинговую группу при правозащитном совете Петербурга, посещали заседания МО «Светлановское» и баллотировались в Закс Петербурга. Как вы сами себя позиционируете и в чем основная цель вашей деятельности?

— Я всё время говорил о важности политизации и политического участия. Я активно участвовал как наблюдатель на выборах с «Наблюдателями Петербурга», я многолетний член избиркома — сначала в Екатерингофском округе, а потом в Выборгском районе.

В 2019 году я баллотировался в МО «Светлановское», а в 2021-м — в Закс Петербурга. Я себя позиционирую как местный политик, а работал я председателем ЖСК № 140 Выборгского района.

Есть мнение, что политика и гражданский активизм должны существовать раздельно. Например, есть градозащитники, которые хотят спасти конкретное здания, а политический вопрос их не интересует: если им поможет «Единая Россия», то они будут сотрудничать с партией. Но это же градостроительная политика этой партии приводит к уничтожению памятников архитектуры. Чтобы изменить эту проблему, нам нужно изменить расклад в Заксе.

Помимо Скочиленко, Петровой и Романова в Петербурге есть еще семь фигурантов дел о распространении «фейков». Читайте о них в материале «Бумаги».

— Как ведут себя с вами сотрудники правоохранительных органов? Сталкивались ли вы с угрозами или давлением?

— Утром 10 мая ко мне в квартиру вломились сотрудники СК, Центра «Э», СОБР — люди в масках с автоматами, которые во время обыска сбрасывали книги с полок и ходили по ним в уличной обуви.

Мне дали одеться и надели наручники — за то, что я при силовиках захлопнул ноутбук. Весь день я был в наручниках, даже в туалете, и почти всё это время силовики не разрешали мне садиться.

На протяжении всего обыска я слушал угрозы и оскорбления: «Ты за Украину — мы тебя сейчас к петухам посадим». Когда пришел адвокат, они успокоились немного.

Позднее мы поехали на обыск в офис ЖСК № 140, где я был председателем, где меня не пускали в туалет, в какой-то момент я не выдержал, встал и пошел в сторону туалета — полицейский толкнул меня и сказал: «Сиди, не рыпайся».

Когда мы с адвокатом были в управлении СК по Выборгскому району, она спросила следователя, зачем они так жестят, на что мы услышали ответ: «Вы что, не понимаете, зачем мы это делаем?» Думаю, это были попытки сломить и запугать меня.

Как устроен быт в СИЗО и что такое «Кремль»

— Как вы себя чувствовали в СИЗО? Как ваше здоровье? Не проявились ли какие-либо проблемы?

— (Смеется.) Плохо. Для меня это был новый и радикальный опыт.

СИЗО «Горелово» — концлагерь, барак на сто мужиков, уставленный двухэтажными кроватями. На эту сотню мужиков — четыре унитаза, там же рукомойники, там же моют посуду и курят. Чтобы в это пространство попасть, нужно отстоять гигантскую очередь. Это унижение — нельзя сходить в туалет, когда нужно.

В Горелово я приехал 13 мая. Пока мы ждали остальных подсудимых, меня подняли в спортзал, где стояли сотрудники администрации в боксерских перчатках. Позднее они немного помутузили меня — в перчатках, чтобы не оставлять синяков.

Когда они меня били, требовали, чтобы я написал, что финансировал ВСУ, так как когда-то работал в детском лагере в Украине. Я отказался, тогда они на полчаса поставили меня в угол, а позднее отвели в кабинет с гигантским портретом Берии, где начали угрожать изнасилованием и обещали принести швабру. Если бы начали переходить к реальным действиям, то я им написал бы что угодно.

В бараке на меня тоже давили. Часть людей там называет себя «Кремлем» — [это] заключенные, которые сотрудничают с администрацией СИЗО и выполняют поручения. Они постоянно ставили меня дежурным — четыре раза в день нужно было мыть помещение размером с ангар, когда другие заключенные уходили на прогулку. И они мне прямо говорили, что делают это, чтобы я подбирал слова на встречах с адвокатом.

— Правильно ли я помню, что «Кремль» решал, у кого будет доступ к горячей в воде, а у кого нет?

— Не совсем. У всех заключенных не было горячей воды. Была баня — минут двадцать-тридцать в неделю. У «Кремля» же был свой душ, у них была особая еда, они могли вылавливать из супа самые большие куски мяса, получали творог, молоко, сгущенку.

— Спустя две недели вас перевели в «Кресты». Почему?

— В [СИЗО] «Горелово» я регулярно встречался с адвокаткой Луизой Магомедовой. После одного из свиданий ко мне подошел представитель «Кремля» и сказал: «Ничего не рассказывай адвокату, мы знаем всё». Он использовал ровно те же выражения, что и я на встрече с Луизой, — так мы поняли, что нас прослушивают.

На следующей встрече мы решили составить большую жалобу, и Луиза громко об этом сказала. На следующий же день меня перевели в «Кресты». Они [администрация СИЗО] поняли, что я буду скандалить, и решили избавиться от меня. Кстати, это пребывание в бараке на сто человек называлось карантином — из-за пандемии сначала всех помещали туда.

Представители «Кремля» мне также запрещали описывать в письмах условия содержания. В мае там отключили отопление, было холодно, и я попросил прислать мне теплые вещи — это письмо мне вернули представители «Кремля», сказав, что это нужно вычеркнуть. Они читали письма всех из барака, уже потом передавали почтальону СИЗО.

— А были сотрудники СИЗО, которые оказывали поддержку?

— В «Крестах» один из охранников, узнав про мое дело, сказал: сейчас «Володя перебесится, наиграется и выпустит тебя».

— А чем вы занимались в течение дня и там и там?

— «Горелово» — концлагерь, а «Кресты» — трехзвездочный отель. Там я жил в камере с тремя заключенными, в последние недели в двухместной. В «Крестах» был нормальный туалет, горячая вода и ежедневные прогулки. Если бы еда была получше и библиотекарь почаще приходил, то вообще было бы супер.

Однако в «Горелове» были лучше прогулки — там двор с кустами и деревьями, в «Крестах» же бетонная коробка.

Я много переписывался, мне писали много слов поддержки. Каждый раз, когда приходил почтальон, мне приходило пять-шесть писем. Остальные заключенные этому сильно удивлялись, так как многим из них почти не писали.

Я не получил ни одного негативного письма, что для меня удивительно: я всё ждал, когда такое придет. Люди просили не отчаиваться, не терять надежду, рассказывали новости.

Письма сильно помогали. На письме все мысли и тревоги как-то оформляются, трансформируются в более рациональную логику. Не могу сказать, что я совсем смог исключить тревогу, но ее было гораздо меньше.

Особенность «Крестов» еще заключается в том, что там есть ночная жизнь. В «Горелове» в 22:00 отбой: выключается свет и с кровати нельзя вставать. В «Крестах» после отбоя жизнь закипает.

— Что это значит?

— Люди передавали грузы и записочки. Как это происходило? Внутрь носка укладывалось мыло, носок привязывали к веревке и перебрасывали это грузило к окну другой камеры, к вашей камере закидывают такое же. Потом по веревкам передавались разные посылки: еда, записки, книги и так далее. Тот, кто этим занимался в камере, — «стоял на дороге».

— А кто сидел с вами?

— В основном сидели люди по 228-й статье — многие попались с «закладками». А еще мошенники. Последний парень, с которым я сидел, выпивал с сотрудником «Газпрома» и в какой-то момент с его банковской карточки на свою перевел около 500 тысяч рублей.

Еще люди с мелкими преступлениями — кража велосипеда, например. И проблема в том, что в СИЗО они сидят долго: дел много, суды работают медленно.

— О чем вы думали в СИЗО чаще всего и чего вам не хватало?

— О жене, о дочери, о маме — их большего всего не хватало. Мне безусловно хотелось всех обнять, поцеловать. Очень много думал о деле и том, как выстраивать защиту.

Почему Романова выпустили из СИЗО

— Была ли у вас надежда, что вам дадут мягкое наказание?

— Надежда, как говорится, умирает последней, но я не надеялся на оправдательный приговор. Хотя интересно, что мне единственному из петербургских фигурантов изменили меру пресечения.

— Как думаете, почему это произошло?

— У меня несколько версий. Первая — нужно создавать иллюзию, что в России существует правосудие (они же не отказываются от выборов). Таким действием они показали, что не всех под одну гребенку.

Вторая — самостоятельность судьи Горячевой, которая приняла такое решение. Хотя я не знаю, может ли судья принять такое решение самостоятельно по статьям, которые имеют очевидно политический характер.

Третья — из всех петербургских фигурантов я наиболее политический. Я был кандидатом и на муниципальных выборах, и в Закс, и донос на меня написали члены «Единой России», потому что у нас политический конфликт в МО. Возможно, они пытаются убрать политическую историю из этого процесса.